dead can dance – wild in the woods

08.06.1981 на полях. красные кляксы похожи на кровь. живую, кислую, пощипывающую на кончике языка. чернила расплываются, преображаясь в геометрические фигуры. кровь сочится из микроскопических дыр, ярко-алые капли на кончиках пальцев. кровь чернила кровь чернила кровь чернила
тише она здесь.
позднее. барбара говорит, что нужно писать дневники, так что
привет дневник
муха, застывшая в янтаре. желтый блеск в фасетчатых глазах, парализовавшая, вязкая субстанция. муха, застывшая в янтаре – кулон – маленький подарок, оставленный на прощанье, вложенный в крохотную ладонь. и не пытайся его согреть теплым дыханием. пар испаряется на поверхности. запотевшее лобовое стекло, туман, белый, густой, как сметана.
заметка. их больше нет. их не стало. бурое зарево на асфальте вдребезги. у меня разбиты колени.
я совсем ничего не помню. мы появились на свет лишь вдвоем. никого кроме. так было всегда. по отдельности – иного не существовало миллионы лет назад и даже сейчас. взявшись за руки, мы пришли в этот мир, разругавшись, погорячившись. отделились молекулами, соединились во взрослый атом. никогда никого не было, прячась за плотно задвинутыми занавесками или комодом. ушли слишком рано, решили не возвращаться. в комнате двери с повернутым в обратную сторону ключом. наверно, нас ненавидят. наверно, нас презирают. учусь курить с двенадцати лет, глотая серые, жесткие комья дыма, прикусывая оранжевый, горький фильтр. легкие набухают, они впитывают. боль перечеркнута. остальное – вялое безразличие, монотонное действие. так положено так положено так положено.
p.s. невероятно глупая затея.

11.03.1982 накануне. после ее смерти все стало другим. смерть – черная, бесформенная тень, живущая на нашем заднем дворе. мне не жаль, даже совсем. раздутое тело, опущенное в яму на несколько метров. каменное надгробие посчитали излишним. она всегда была старой, морщинистой, дряблой, а потом развалилась, рухнула на пол и больше не встала. боюсь, что перепутала даты. мне хотелось об этом писать, потому что барбара говорила. писать было нечего. поминать тоже. никто не пришел. мы остались вдвоем.
позже. я сказала ему, что лучше бы в ту ночь вместо НИХ был ОН. или, вместо меня, сидя на заднем сидении легкового автомобиля, наблюдая за тем, как пейзажи неуловимо меняются за окном, погружаясь в дремоту. металл бы смог разорвать его тонкие вены и прочные сухожилия. ЛУЧШЕ БЫ ТЫ НЕ ВЫЖИЛ. но он стоял здесь, напротив, в полупустой комнате одинокая лампа мигала в эпилептическом приступе.
пошла вон убирайся к чертовой матери вали из моей комнаты вали из этого дома навсегда
он кричал, и кричал, и кричал. кровь нервно пульсировала, билась о барабанные перепонки. я не хотела, ты понимаешь, со мной так бывает. я тебя ненавижу, а еще, наверно, очень люблю. мои пальцы запутывались в его волосах. синие ссадины проступали на предплечьях. их можно прикрыть, не волнуйся не волнуйся не волнуйся я рядом. тише. ведь больше такого не будет, больше такого не повторится.
кому ты нужна глупая девочка кроме меня.

10.1984 весь город на нас косо смотрит. если, конечно, всему городу не наплевать – укрепившаяся паранойя, здоровый эгоизм. как будто они что-то знают, как будто читают наши мысли, стоит только выйти на улицу, прикрыв за собой дверь. он возводит вокруг баррикады. я не сопротивляюсь. бетонные стены в нашем цементном саду – толстая трещина социализации. здесь можно разводить цветы, вот только они не растут. плохая земля, так говорят приезжие. но приезжих здесь мало. все, по привычке, молчат. порой мы ходим в закусочную на завтрак или обед. мне не нравится там, потому что за соседним столом кто-то берет один молочный коктейль на двоих, кто-то целуется. я целовать не могу.
лучше бы ты погиб ты погиб ты погиб тебя бы не стало
тут всегда холодно спать под двойным одеялом. проведи, пожалуйста, отопление, мне надоело лежать рядом с тобой. это неправильно, бесчеловечно, слишком уродливо. они все увидят, точно будут знать, сожгут на костре, как ведьм святой инквизиции. подумай, что делают с грешниками. мне так надоели твои истерики. но мне так хочется тебя обнимать, успокаивать, убаюкивать. ведь кроме нас в этом мире совсем никого. несопоставимые, важные части. ты заменяешь мне и мать, и отца, и всех родственников, которые могли бы у нас быть. а потом, совсем никого не осталось. но я так устала, чертовски устала терпеть, переносить трафарет гематом на свое тело. устала бледнеть от закрытого солнца. устала устала устала.
затем. мне кажется, этот бред кто-то читает. шуршит по ночам пыльными страницами. написанного здесь мало, не хватит на два непрерывных часа. просто нужное. ведь барбара говорила.
вспомнить. кто эта барбара, зачем она говорила со мной? светлые кудри прикрывают веснушчатое лицо. красивая барбара, самая умная девочка в классе, во всей школе. всегда сидит на первой парте, внимательно конспектируя каждое слово. персиковое платье с огромным бантом. кукольная барбара, выставленная на витрине детского магазина. всегда открыты глаза, приклеенные ресницы, красный, тонкий рот. существовала ли эта барбара на бескрайних просторах воображения?

86-87(?) что ты собираешься делать. что мы собираемся делать. ведь я так мечтала танцевать. спрятавшись на чердаке, разобрав весь прогнивший от сырости хлам. этому дому две тысячи лет. будто здесь, только здесь нам не_рады. и мы закапываемся все глубже, жрем сырую, червивую землю, плюемся, проглатываем сухие комья.
если бы они остались живы?
обзавелись семьей. что еще хуже, ты с женой, а я с мужем.
по порядку. собранный чемодан под кроватью. там мало вещей, все самое необходимое. старый чемодан покрыт слоем пыли и паутины. вещи пропадают из поля зрения, отправляясь под кровать, в старый, засаленный чемодан. я хочу попросить немного денег, одолжить у соседей, которые переехали в тысяча девятьсот восемьдесят третьем в айдахо. за забором не лает добрый, породистый пес, субботним утром не шумит газонокосилка. на дне копилки купюры, их не хватит даже на билет до ближайшего крупного города.
я хочу уехать так хочу уехать подальше от тебя от себя
хочу так уехать, но молчу рыбой об лед. месяц, два, проходит пять, листва на деревьях желтеет, снег хрустит под ногами. чемодан покрывается слоем пыли, превращаясь в дубовый гроб. там, внутри, было будущее. ты бы узнал, рано или поздно, узнал все мои тайны и про то, что я прячу в своей комнате, но не запираю. потом бы устроил скандал. разрыдался, разгневался, разобрал, разодрал старые раны и все на раз (два, три). стены могут рухнуть, но мы их подпитываем, удобряем своим существованием.

…89 далее. моя жизнь – твое отражение в зеркале по утрам, бледное и болезненное. лихорадит все тело и душу, вывернутую наизнанку. взаперти не так уж и плохо. я сама себя тренирую не быть обузой, гильотиной на пути одинокого странника. жуткий мир очень пугает, ты даешь мне возможность спрятаться и защиту, которую обещал прозрачной субстанции, будто призраки все еще существуют в подвале, бродят под накинутой простыней. единственное, что обретает четко очерченные границы реальности – помост для казни, возведенный на центральной площади. и мы там будем болтаться, на перекинутой через шею, жесткой петле. земля уйдет из-под ног. позади послышится смех прохожих. чей-то палец укажет на бездыханный труп. передавленная сонная артерия.
я убедила себя что ты поступаешь правильно возможно не честно но правильно
слова перепутались, извини. больше никогда не буду слушать барбару и писать дневники. не помогает, не получается, очиститься, опустошить себя, выпотрошить и зашить. я вспомнила, кто эта барбара и где ее видела. помнишь, куклу, что расплющилась вместе с автомобильными шинами? она валялась у дерева, и широко открытые глаза были расплавлены под высокой температурой оранжевых языков; она говорила со мной. девочка, ты не виновата.
я знаю, прекрасно знаю, закари, что ты это читаешь. с первого дня, с каждой страницы, от чего так мало пишу, но каждый раз возвращаюсь в мыслях к
тебе.