sixx:a.m. – this is gonna hurt

hey, hell is what you make
rise against your fate
nothing's gonna keep you down
even if it's killing you,
because you know the truth.

Γαστρι-μαργία

дети не должны расплачиваться за чужие грехи,
читаю я в одной книге, потом в следующей, во многих после. вожу пальцами по чёрным расползающимся буквам, пытаюсь прочувствовать их от и до, чтобы чернила въелись под мою кожу. мне это так важно, так нужно. вдыхать запах старых потёртых страниц, пыли, немного влажности. я так люблю касаться, дотрагиваться, мне до всего есть дело, до каждого корешка, до каждого листа, до каждой буквы. я думаю о том, как живут слепые люди, ощущают всё в тысячу раз сильнее. это, наверное, так круто, думаю я и завязываю себе глаза маминым шарфом. и жмурюсь, жмурюсь, до россыпи звёзд за закрытыми веками. хожу по дому, натыкаюсь на предметы, синяки и шишки, зато целый неизведанный мир. безмолвный и немой, но очень приятный. весело смеюсь, врезаясь в скалли, рассказываю ей обо всём, что мне удалось обнаружить, о каждом сколе на нескольких вазах, о каждой царапине на нашем гардеробе. о том, какая она сама на ощупь, мягкая, такая складная и такая м о я. мне это так важно. так...
нужно.
она стягивает с меня шарф и отбрасывает его. иногда мне страшно, что она не понимает, что не хочет понять, но улыбается мне и говорит, что запомнила. и доверительно шепчет, что если бы я умел ещё и слушать, то!...
если бы ты умела видеть, скалли.
мы как две обезьянки, я с закрытыми ушами, а ты - глазами, дополняем друг друга, и совсем не умеем молчать.
я чувствую посторонний запах, ты сразу хмуришься, прислушиваясь, мы выдыхаем,
мама.
она недовольно поджимает губы, видя нас на полу, близко, видя нас такими настоящими. мне никак не удаётся понять, почему она сама не рада. почему. она говорит мне, - ашер, мальчик мой, твоё имя значит "счастливый". ты будешь самым счастливым на свете, я обещаю, - я пожимаю плечами, тепло её рук, пальцев, зарывающихся в мои волосы, беспокоит, совсем немного. я растерянно оборачиваюсь, с одной стороны мне холодно, я не чувствую е ё ладони в своей. и мне не по себе. - мама, скалли зовёт меня аш, а это значит "ясень". дерево такое. красивое, большое, с глубокими корнями! это лучше! - она дёргается как от пощёчины, но потом берёт себя в руки, улыбается ласково и повторяет, - тебя зовут ашер, мальчик мой.

дети не должны,
никто никому ничего не должен, но все почему-то обязательно чего-то хотят.
я же не хочу ничего.

мне совсем ничего не надо, мне хочется убежать, скрыться с глаз долой, мне слишком много любви, слишком много людей.
с л и ш к о м.
это слово преследует меня, я не знаю, чего желать. меня окутывают заботой как коконом, он мешает дышать, я задыхаюсь.
я постоянно слышу:
- ашер, ашер, ашер, - мне хочется оглохнуть окончательно.
мораг говорит мне, что со скарлетт что-то не то, мораг боится, я ощущаю её страх каждой клеточкой своего тела, она в панике, она заглядывает мне в глаза, пытается понять, а я "нормальный"?
а я совсем не.
она твердит мне, что я особенный, что она так беспокоится обо мне, не может без меня, ей грустно.
она затягивает на моей шее верёвку.
боже, мама, перестаньте.
я всё чаще сбегаю, мне хочется исчезнуть, стать невидимым для посторонних глаз.
я сбегаю, я голоден, мне нужно утолить моральный голод, вдохнуть запах рассыпающихся под пальцами страниц. отцовский кабинет - как последний оплот. он едва поднимает глаза от бумаг, едва улыбается и тихо хмыкает. и ничего не говорит. мой отец почти идеален. его любви хватило бы на двоих с головою, но мне почему-то досталось немного больше. мне любви досталось столько, что в ней можно утопиться.
где мой спасательный круг.
я забиваюсь за его кресло, отключаюсь от мира, у меня запой, я с упоением вчитываюсь в каждую строчку, пока не слышу твой голос и смех. отец ласково треплет тебя по волосам, ты сидишь на его колене и рассказываешь, что я опять пытался сегодня играть в слепого. я обиженно фыркаю откуда-то снизу, и вы оба смеётесь пока...
- ашер!
я почти не дышу, мне не хочется. скалли замолкает, я знаю, о чём она думает. знаю, что она сжимает свои маленькие кулачки под столом. знаю, что ей всегда так мало отцовской любви, так мало его внимания.
- его здесь нет, - отец спокоен. он как удав после сытного обеда. его ничего не тревожит. он на своей волне, где нет места ничему лишнему. мораг замирает, намереваясь сказать что-то ещё, скалли утыкается носом отцу в шею и улыбается мне сверху вниз, одними глазами, как только она умеет. и мама уходит, резко разворачиваясь на каблуках и хлопая дверью.

нас оказалось слишком много для одного тела,
а два она полюбить не сумела.
___

когда ты засыпаешь,
я всё равно не могу остаться один.

ты никогда не говоришь мне, что я нужен тебе.
никогда не говоришь мне, что любишь меня.
и я всегда отвечаю тебе взаимностью.

но ночью всё по-другому, ты прижимаешься ко мне, мне хочется укрыть тебя от всего мира. ты засыпаешь, я боюсь спугнуть твой сон, твои мысли. такие ясные, чистые, яркие и такие... громкие. ты иногда говоришь, что они когда не оставляют тебя в покое, ты боишься их, они постоянно чего-то хотят, требуют, ты говоришь, что некоторые из них кричат так, что тебе больно. я сильнее прижимаюсь к твоей спине, мы как в утробе матери, разделились напополам, но всё равно остались неделимы. я всегда говорю тебе, что смогу защитить, я защищу, я всегда буду за твоей спиной, я буду слушать вместе с тобой, но я безбожно вру тебе. я не могу выносить это. во сне твои мысли принадлежат тебе, они долбятся в закрытую дверь, ты не открываешь. ты тихо дышишь.
вдох-выдох-вдох-выдох.
и я вижу, как кто-то повторяет за тобой, имитируя, кривляясь.
мой кошмар наяву, я не шевелюсь, наблюдая. я, парализованный страхом, боюсь разбудить тебя.
она смотрит насмешливо, кривя рот, полный гнилых чёрных зубов, наклоняется ближе, чтобы я полностью ощутил удушающий аромат земли и протухшего мяса. я обхватываю тебя крепче, не отдам, пытаюсь натянуть одеяло, укрыть нас этим смешным нелепым щитом, но она перехватывает мою руку ледяными пальцами.
меня дёргает, меня клинит. я давлюсь воздухом. кровь внутри кипит, долбит по вискам, хочет пойти горлом, выплеснуться изнутри.
так близко.
первый раз - так близко.
первый раз - вспарывает кожу ногтями, расползается по всему тему.
как больно, думаю я, выпадая из реальности.
лишь бы не проснулась, проносится в голове.
я тихо рычу от боли, или это больше похоже на скулеж. мне до чертиков обидно и больно, я тяну одеяло вверх.
тело ломает, она перебирает пальцами по моему запястью, я не понимаю, что ей от нас нужно. мне хочется сказать, чтобы она уползала обратно в ад, но она не идёт, она только смотрит пустыми глазницами, чёрными впадинами, и улыбается. не отпускает мою руку.
вот дрянь.
- уходи, твой звонкий дрожащий голос режет тишину, я пропустил момент, когда ты проснулась, я не хотел, правда, не хотел.
тварь тянет меня за руку за собой, она похоже решила оставить её себе на память. ты обнимаешь меня и зло смотришь, повторяешь:
- я сказала, уходи. и не смей возвращаться. ты плохо себя ведёшь.
твоя ярость так сильна, что даже мне не по себе. она пятится, неловко переставляя свои конечности, и кажется. что только я вижу, как ей неудобно, какая она шумная, как стучат ногти и колени по полу. она продолжает улыбаться, что-то шепчет, ворочая ртом, но я её не слышу, совсем, а скалли жмётся ко мне, бьёт кулаком в грудь и повторяет:
- уходи, уходи, уходи.
я почему-то думаю, что она вернётся. почему-то думаю, что мы ей нравимся.
- чтобы мы не делали, не бойся темноты.
скалли смотрит на мою руку и ничего не говорит.
я отвечаю ей взаимностью.

по коже расползаются длинные царапины.
кровь должна быть красного цвета, она должна быть такая сочная.
я знаю, я видел.
но царапины на моей руке не красные.
они чёрные или синие или фиолетовые.
они горят огнём, кусаются и пронзают иглами.

утром мама касается моей щеки губами,
как всегда,
утренний ритуал.
а меня дёргает.
я отступаю от неё на шаг, хотя мне хочется убежать.
бежать как можно дальше.
сердце пропускает удары, я продолжаю пятиться.
мораг тянется ко мне, удивлённо.
я тихо прошу,
- не надо.
она замечает забинтованную руку.

я голоден,
я хочу тишины.

Πορνεία

- это называется "пубертатный период",
ты заявляешь авторитетно, словно всю жизнь только и занимаешься тем, что объясняешь такие элементарные вещи простому народу. холопам. словно к тебе самой это не относится.
я охотно поверил бы тебе, если бы не знал каждую твою мысль, если бы не делил каждый твой взгляд, если бы меня одного это ебало. но к счастью, мы всё делим пополам. даже этот период, когда хочется трахать всё, что движется без остановки, я ухмыляюсь. ты любишь заворачивать всё в красивую упаковку из слов, завуалировать элементарную человеческую потребность. ты любишь эти фантики, любишь смаковать, ты любишь, чтобы было ярко и красиво, любишь, чтобы з в у ч а л о.
мне всегда так смешно, потому что мы оба знаем, ч т о именно ты любишь на самом деле.
в какой-то момент это вышло на первый план, затмевая даже твои голоса в голове и запахи, которые всегда преследуют меня. в какой-то момент у нас просто сорвало тормоза, и мы остались голые, один на один со своими желаниями и страхами, которые так и не научились прятать друг от друга.
нам шестнадцать, и мы на грани.
я говорю,
давай сыграем в игру, где проигравших не будет,
ты скалишься мне в ответ, такая очаровательная киса, и поправляешь платье.

- мне не составит труда выиграть, ты же осознаешь это, милый братец.
- я даже не расстроюсь.

и мы на время забываемся в чужих телах, эмоциях и оргазмах. даже твои друзья беспокоят нас меньше, ты шикаешь на них, ты увлечена, тебе нет до них дела. я же просто отмахиваюсь, не сейчас, позже, может, никогда, потому что мне они уж точно не друзья. ты киваешь мне, показываешь, у тебя на такие вещи нюх, как у ищейки. "она хорошенькая", замечаю. "она моя". "не в этот раз", я галантен и невероятно красив, что ещё надо. маман улыбается, она так рада, когда я целую руку чьей-то очередной дочки. мораг уверена, что я когда-нибудь женюсь на приличной девушке и как заживу. но этого не будет. не заживу. или не доживу. кому какое дело, я тяну эту "хорошенькую" за собой, нашёптывая ей на ухо всякие пошлости. ей так нравится.
"смотри, не переусердствуй", обиженно дуешься.
"я думаю, ты найдёшь с кем пообщаться, пока меня не будет, сестрёнка"

физическое - это не твоё, ты боишься, что тебя не существует. тебя это так пугает. ты никогда об этом не говоришь, прячешь от меня, скрываешь за их бубнежом. но это не помогает, знаешь. никогда не помогало. тебе страшно, что ты не сможешь прочувствовать всё до конца, в полной мере. я хочу успокоить тебя, хочу доказать, что я помогу тебе, что я всегда буду рядом.
но не могу. слова не лезут, застревают в глотке.
вся эта мишура не для меня, я никогда не мог подобрать слов.
но если физическое - это не твоё, то почему тебя это так трогает? почему тебя это так ебёт?

они боятся нас. боятся и тянутся. как ёбаные мотыльки, капкан захлопнулся. они спрашивают, постоянно что-то спрашивают, округляют глаза в ужасе. кажется, даже не верят. я бы показал, если бы мог. о, я бы собрал тысячи людей, чтобы продемонстрировать это дерьмо. мораг всегда такая приторно вежливая, прячет свои скелеты в шкафу, выставляет меня напоказ, мол, какой хороший положительный мальчик. а потом этот мальчик приходит с исполосованным лицом, ни жив, ни мёртв. устраивает спектакль за просто так, даже не за деньги. и ей ничего не остаётся. они сами приходят в наш дом. они сами хотят сгореть заживо там, где мы замерзаем каждый день.

а нас это по-прежнему не трогает, мы не успокаиваемся ни через неделю, ни через месяц, ни через год.
мои руки на запястьях, методично, без души даже как-то, чисто досчитать до 113.
ты в соседней комнате, упираешься руками в книжную полку и мысленно монотонно повторяешь за мной.

"физическое - это не моё, дразню тебя, пубертатный период"
"господи, просто заткнись и заканчивай"

Φιλ-αργῠρία

иногда я говорю себе,
мне всё равно, что с тобой будет, что с тобой станется.
я говорю себе,
эти тонкие смердящие пальцы не дотянутся до тебя. ты даже не почувствуешь той вони, что чувствую я.
говорю себе,
тебе ведь глубоко похуй, тебя волнует душа. ёбаная д у ш а. давно сдохших полуразложившихся трупов, блядь.
себе,
у тебя такая тонкая душевная организация, что болит за них. ты слышишь их стоны, крики, широко распахиваешь глаза, медленно моргаешь и кусаешь губы, с о п е р е ж и в а я.
всё, что я думаю об этом это,
б л я д ь.
тебя переполняют эмоции, я чувствую как фонит, как меня знобит, как в нос ударяет смрад, он выбивает из меня остатки кислорода, выбивает из меня всю дурь, он заполняет мои внутренности, словно я пустой сосуд, я полый внутри. бесполезный без.
б л я д ь.
может, права была мама?
костлявые пальцы сжимают моё горло, заглядывают в глаза, царапают плечи, о, кажется, кому-то приглянулись мои ключицы.
с у к а.
у этого тела нет души. у этого тела ничего нет. это, кстати, даже не тело, если начистоту. и мне плевать, если эта дрянь не обретёт свой вечный покой. я могу упокоить с миром. профессионально и недорого.
но ты что-то бессвязно шепчешь, уговариваешь, спрашиваешь, смеёшься тихо-тихо. твой смех перезвоном в моей голове, если бы я захотел, если бы было надо, я бы услышал и понял.
но вот незадача,
я не хочу.
меня тошнит, но я продолжаю смотреть, смотреть, смотреть. всматриваться в глаза с полопавшимися капиллярами, красными и тупыми, в беззубый рот, в проплешины на голове, в жидкие лохмы, что должны были быть волосами.
я смотрю, а ты слушаешь.
в этом разница, понимаешь?
меня тошнит, голова раскалывается, мне словно аккуратно спиливают верхнюю часть черепа, вгрызаются поломанными зубами в мозг и методично жрут, а сверху переливы твоего голоса. твоего смеха.
ты ощущаешь всю её боль, весь спектр, калейдоскоп, он взрывается в твоих глазах фейерверком, а я, знаешь, ненавижу эти гребаные фейерверки.
я же не чувствую ничего, тело мертво, оно не болит, не плавится, телу никак.
только кожа горит от прикосновений, только снова останутся красные чёрные полосы, которые будут гноится. и этот запах. ни с чем несравнимый запах. кажется, я смеюсь. или кашляю. не хватает воздуха, она смотрит мне в глаза, говорит что-то ей, а цепляется за меня как за последний оплот.
господи, упокой её душу или это сделаю я.
ты притягиваешь их магнитом, не понимаешь, что внутри них ничего нет. хорошего ничего нет. всё мертво. мертво. мертво.
и мы сдохнем раньше времени,
б л я д ь.
эта сука точно пытается содрать с меня кожу, тупая дрянь. я морщусь, щурюсь и скалюсь, она сползает с меня, я сбрасываю её с себя как змея вторую кожу.
делаю глоток. заталкиваю в глотку воздух, а она вспарывает пальцами землю прямо у моих ног, не понимая, что время вышло.
тупая сука.
гнев расползается ядовитым туманом, ненависть просачивается сквозь меня, тянется к ней, шевелит волосы и сжимается её руками на собственном горле. ярость застилает глаза, я почти ничего не вижу, только слышу, как открывается и закрывается её рот, как губы шлепают друг о друга, безвольно прося и умоляя.
наверное.
я не в курсе.
я ведь не слышу, я только чувствую.
чувствую, как моя злость стирает её в порошок, оставляет лишь пыль. мусор.
оставляет это прекрасное ебаное
н и ч т о.
я выдыхаю, потом ещё раз, и ещё. но запах словно впитался в меня. великолепное чувство, когда тошнит от самого себя. я сосредотачиваюсь и ловлю твой взгляд.
ты поджимаешь обиженно губы и смотришь с упрёком, ты опять не успела узнать всё, что хотела. улыбаюсь уголком губ, царапины от этой твари саднят, отравляют меня.
б л я д ь.
когда-нибудь.
когда-нибудь точно мне будет всё равно, что с тобой будет, что с тобой станется.
___

все эти концерты по заявкам доводят нас до исступления.
они смеются с надрывом, не верят, не хотят верить, когда ты протягиваешь к ним руки, снимаешь невидимую паутину. они хотят очиститься, освежить карму, изгнать злых духов, стать хоть капельку лучше. они не понимают, что через чужую боль лучше не станешь, через чужую кровь, что стекает по моему лицу, затекает в глаза, заливает их, застилает багровой пеленой. скарлетт тихо смеётся о чём-то своём, я не слушаю. я рассматриваю её лицо, такое бледное в свете тусклых ламп, такое бескровное.
какой прекрасный контраст. красное и белое.
лучше бы сходили в церковь,
думаю я,
святой воды хлебнули бы.
кто-то дышит мне в затылок, трогает за плечи. осторожно, почти невесомо.
какие нежности, господи, прости. уберите свои руки, пока я их не оторвал.
я хочу сказать им о главной ошибке в их решении стать чище:
не надо было приглашать нас в дом. мы несём за собой смерть. мы почти её вестники, за которыми и мор и чума. и нам бы успокоиться, но мы продолжаем. карнавал теней, бешеные пляски. где бы мы ни были, они всегда за нами по пятам. мы вытаскиваем их из каждого угла в любом доме, мы достаём их из-под земли. развлечения для.
а потом оставляем их,
я стираю кровь со лба, и мне хочется просто в голос, как в фильме, где главный злодей почти победил.
но мы не злодеи, поэтому побеждаем всегда.
мы красуемся, совмещая приятное с полезным, скарлетт что-то говорит напоследок и отпускает с миром,
- сегодня даже почти не больно,
бодро рапортую я,
и сегодня ты закатываешь глаза в ответ.

мы слышим аплодисменты, редкие хлопки, они внезапно верят всему, что ты говоришь, что их кошмар закончился, что их оставят в покое.
что-то смотрит на меня из угла, свернув голову под неестественным углом, и роняет пустую вазу.
ваш кошмар только начинается, потому что мы никогда не приносим с собой ничего хорошего.

ты злишься иногда, говоришь, что я ничего не воспринимаю всерьёз.
я отвечаю, что мне попросту всё равно, потому что я чувствую, что моё тело гниёт каждую секунду.
фантомная боль, убеждена ты.
я не спешу уверять тебя в обратном.

Θλῖψις

альба всегда говорила нам не отпускать рук, она позволяла быть нам такими, какие мы есть. не больше и не меньше. она позволяла нам быть одним, единым.
она позволяла кричать, если хочется. швырять чашки о стену, если бешено. она позволяла нам быть живыми.
её дом на краю света - это наш воздушный замок, скрытый от посторонних глаз.
там дышалось легче, там горелось.
там каждое утро ты носом мне в шею, а огромный дог - мокрым языком по лицу.
там солнце и твоя кожа, покрытая будто золотом, что хочется смотреть и смотреть, никогда не отрывая взгляда, ничего не видя вокруг кроме.
там всё казалось простым и понятным. всё было на своих местах, мы были. запоем читали книги, ты сводила брови вместе, хмурилась, думала о том, а как лучше. как создавать меньше проблем, как уговорить их не прикасаться, как приказать, как стать сильнее.
всё было п р а в и л ь н о.
я даже начал думать, что с этим всё же можно жить.
вот так просто, на краю света.

я тогда ещё не знал,
как сильно ошибался.

я тогда ещё понятия не имел о существовании этого ёбаного города.

тогда альба была ещё жива, она уравновешивала нас.

а потом всё сорвалось в грёбаную пропасть
с дивным названием
гринвуд.

Ὀργή

физическое чуждо,
повторяешь ты в тысячный раз, прикладывая ладонь ко лбу.
моя маленькая великолепная актриса, блядь, погорелого театра.

что-то внутри меня закипает, выливается, проливается, бьёт в разные стороны так, что доски трещат по швам. в такие моменты в фильмах главный герой бессильно ебашит кулаком о стену, сбивает костяшки в кровь и немного успокаивается. жаль, что я не главный герой мыльной оперы. меня трясёт от бешенства, я впиваюсь пальцами в спинку твоего стула. ты не смотришь на меня,

увлечённо рассматривая собственные ногти.
чуждо, говоришь, не надо мне врать, стакан с чаем разлетается на осколки, тёмными брызгами остаётся на твоём платье. ты морщишься, но головы не поднимаешь.

- не хочешь - не надо, я вообще-то тебе не предлагала, я думаю, что тебе и правда лучше остаться.
ветер треплет шторы, запускает в комнату свежесть, которая оборачивается для меня очередным зловонием. я стою, открывая рот туда-сюда, как рыбка в аквариуме. какая ирония.
тени забились по углам, не вижу ни одну чёртову тварь, чтобы выпустить пар.
какая жалость.

гринвуд - слово горит в голове красной тряпкой.
но я отступаю, я прекращаю её слушать, прерываю поток её сознания. меня душит обида, но я молчу. она ломает мне кости, повторяя своё как заведённое, физическое мне так чуждо, я вся такая духовная, душевная, одна оболочка, блядь. а меня выворачивает на изнанку. я замыкаюсь, захлопываю эмоциональный поток и со свистом выдыхаю. мне хочется разъебать тех, кто вскользь упомянул это "аномальная активность". хочется на корню задавить твоё желание, растоптать его.

возможно, потому что оно твоё.
только твоё.
а я снова теряюсь в твоих мыслях, плутаю в них как в лабиринте, отпускаю себя в свободное плавание и забываю вернуться.
б л я д ь.
я никогда не был образцом идеального брата.
и никогда не буду.
я навсегда останусь твоей частью.
я всегда буду задавать себе вопрос, почему мы не поместились в одном теле.
я уверен, ты справилась.
точно справилась.

"гринвуд" отпечатывается у меня где-то на корочке, но я стараюсь ни о чём не думать.
ты уезжаешь на следующее утро,
больше не сказав ни слова.

Κενο-δοξία

такое чувство, что меня достали не из утробы матери, а прямиком из пекла, из гроба. высвободили из закостеневших пальцев какой-нибудь древней мумии, стряхнули пыль и сказали,
о, заебись, будет жить.
только никто не подумал, что липкий запах смерти впитается мне под кожу, проникнет в каждую пору и будет преследовать меня. что он останется со мной навсегда. не помню, чтобы я его не чувствовал. запах чужих тел. мёртвых тел. мяса. костей. внутренностей. я знаю вашу анатомию лучше, чем кто-либо, лучше, чем ваш личный врач, заглядывающий вам в задницу.
вы больны,
говорю я,
и вы тоже, и вы, да и вы, кстати.
вы все больны.
пожимаю плечами.
сладкий приторный запах гниющей плоти внутри вас расползается сизой дымкой перед глазами. каждый орган сам по себе, отмирает постепенно. вы даже не замечаете, не знаете ничего о собственном теле. вы не в курсе, что каждый день медленно умираете. мне, кстати, смешно. вы удивлённо смотрите, страх в ваших глаза, тихий ужас топит ваши зрачки, выплескивается наружу, бьёт через край. мне иногда хочется ускорить процесс, сделать так, чтобы ваше сердце остановилось от того, чего вы боитесь. хочется остановить поток вони. вы все воняете, как бездомные псины. или нет, даже хуже. во много раз хуже. и вы так боитесь смерти, думаете, что на этом всё закончится. мне так хочется показать вам, я улыбаюсь. показать вам, что нихуя не кончается. шучу, конечно. мне даже не смешно. мне так похуй на это всё. я устал от запахов, от ощущения того, что я грязный, я стою под душем и с остервенением тру кожу, добраться бы до костей, смыть с себя. тереть сильнее, сильнее, жёстче. и ничего не помогает. я пропитан этим до самого основания.
говорят, что мёртвые могут убить одним прикосновением, отравить.
так вот, я мало чем отличаюсь от мёртвых по составу.
во мне столько этого дерьма, что иногда они даже принимают меня за своего. и расстраиваются, когда это оказывается не так.
б л я д ь.
я сдираю кожу до мяса и заливаю её водой.
я ненавижу всё, что имеет запах. я ненавижу людей. живых и мёртвых. и как меня ещё земля носит, не расходится под ногами.
хмыкаю, пожимаю плечами, думаю о том, что скалли не имеет запаха. никакого. словно её не существует. словно она плод моего воображения.
если это так, то у меня слишком богатая фантазия, от которой дохера проблем.
маленький мальчик и его воображаемый друг.
но, если честно, была бы моя воля, я не стал бы тебя воображать.
я улыбаюсь, смотрю тебе в глаза, зная, что ты всё прекрасно слышишь, я хочу, чтобы ты услышала.
ты фыркаешь и вздёргиваешь нос, кажется, ты начинаешь подозревать, что я совсем не умею врать.
___

я всё время повторяю тебе,
в этом нет твоей вины.

как-то одна из встречных горизонтальных спросила меня, когда это началось, я ответил, что это не заканчивалось. мне казалось тогда бессмысленно глупым объяснять то, что кристально лежит на поверхности, что понятно без слов, что, сука, отсвечивает прямо в глаза, слепя и выжигая. она тогда засмеялась, как-то поломанно, срываясь на хрип, неестественно. - и что это значит, трахать вы меня тоже вместе будете? я пожал плечами, уверенный в том, что идея в целом хороша, - ты не в её вкусе, я бы сказал, что ты вообще не во вкусе, но меня, например, это волнует в последнюю очередь, я ухмыльнулся, сжимая пальцы на чужом горле, перекрывая кислород, продолжая методично вытрахивать остатки сознания из этой светлой головки. - не думай, тебе не идёт, детка.
на самом деле, людям слишком интересна не_их_жизнь. они суют свой нос туда, куда не следует, а потом жалуются и сетуют, что его им прищемили. и это в лучшем случае.
они спрашивают,
а вы, правда, можете говорить без слов.
спрашивают,
а вы чувствуете боль друг друга.
и снова спрашивают,
а если один умрёт, то.
я закатываю глаза, думаю о том, что мы уже мертвы. изнутри выгорели дотла, до самого основания. мы такие выбеленные, вышколенные и пустые, что хочется повеситься прямо посреди собственного сознания. стул. верёвка. я. чёрной краской. карикатурно. и задыхаюсь также. смешно и весело болтая ногами в воздухе, высовывая язык. вроде мама говорила, что нельзя насмехаться над смертью, что она этого не любит, что смерть нужно уважать и отдавать ей должное, кажется. моя мать была настолько глупа, что не понимала элементарных вещей:
смерти нет.
есть только тупое восприятие, что если тело сдохло, то человека больше не существует, что по нему надо плакать и скорбеть.
о, come on, ребята.
к сожалению, всё совсем не так.
но ты не виновата, мама.
ты так хотела сына, просто сына. одного. а получились мы.
ты так никогда и не поняла, что это лучшее, что могло произойти.
нас оказалось слишком много для одного тела. перебор. мы единое целое. нас оказалось слишком много для целого мира.
я никогда ничего не боялся, кроме одно. ебаная фобия, парализующая, доводящая до исступления, до точки кипения. остаться одному. совсем одному. без тебя. меня на этом клинит. это как потерять часть тела и на месте разрыва чувствовать ад. или не чувствовать н и ч е г о. совсем. абсолютно. полный ноль. замыкаться на этой мысли. гнать её прочь.
я так никогда и не понял разницы, знаешь, мама.
какая разница в том, какого пола?
в чём суть?
я так и не понял разницы, трахая очередную в понедельник, делясь следующей в среду, чувствуя твой оргазм в соседней комнате в воскресенье, разрядом проходящий, отголоском, по моему телу.
суть одна. нас оказалось слишком много для одного тела. всё так просто.

ты ни в чём не виновата,
повторяю я.

я срываюсь ровно через десять дней. за тобой вдогонку, в это прекрасное ёбаное нечто. в город, который нормальные люди стирают с карт. в город, который люди объезжают за тысячи километров. город, про который давно уже все забыли. меня колотит от злости, пальцы дрожат, как огонёк зажигалки. я затягиваюсь. потом ещё. и ещё пару раз. вонь просто не выносима. от этого города несёт протухшим мясом. я закрываю глаза и вслушиваюсь, я знаю, что стоит мне открыть глаза, и я увижу, как они разгребают землю, копошатся, ищут что-то. знаю, что стоит мне сделать шаг, как ледяные пальцы сомкнуться на моей лодыжке, будут соскальзывать и царапать поломанными ногтями.
сука, я не скучал.
я всё это знаю, а ещё я знаю, что выбора у меня нет.
меня нет без.
я физически ощущаю. неполноценность.
мне тяжело дышать и думать. трудно ловить обрывки твоих мыслей. иногда я перестаю понимать, где чьи, перестаю замечать разницу. а ещё я не могу дышать нормально. и это, если что, бесит меня больше всего, чтобы ты знала.

ты ни в чём не виновата,
говорю я, открывая чемодан и раскладывая свои вещи.
ты смотришь на меня сверху вниз, обиженно и с облегчением.

- конечно, я ни в чём не виновата. во всём виноват - ты.

игра продолжается.
___

ёбаная дыра,
думаю я.

меня тошнит от всего этого дерьма, мне здесь нечем дышать. здесь попросту нет кислорода. здесь всё пропитано насквозь смертью.
такой густой туман, думаю я, понимая, что это нихуя не туман. это оседает на коже моё будущее, настоящее и прошлое, заставляя меня поминутно дёргать плечами. и просто дёргаться, стискивая зубы. неприятно. как прикосновения. здесь воздух настолько плотный, что, кажется, будто приходится пробираться сквозь толпу людей, тянущих ко мне свои чертовы руки. а они и тянут. к такому не привыкнуть. я понимаю, что не смогу. я понимаю, что и целой жизни мало. а долго - я не планирую.
я понимаю,
что у меня нет выбора.
б л я д ь.
говорила мне мама, сиди дома, дома хорошо, дома тихо, дома почти никого не осталось, дома все боятся. я заставляю бояться. меня это развлекает, если честно. хоть что-то меня веселило без скалли. но я делал это без удовольствия, по правде говоря. вся суть была в недовольно-обиженном лице, в складывающих в тонкую линию губах и язвительных комментариях.
а так,
психи на ветер.
но они словно продолжали искать её, вынюхивали что-то, скребли пол и мои ушные перепонки, сдавали себя с потрохами, попадаясь мне на глаза. они словно слепые котята натыкались на шкафы, шарясь по дому и раздражая. они так хотели что-то ей сказать, что-то снова шептать, вдалбливаясь в её мозг и моё тело.
односторонняя ебля. не приносящая удовольствия.
они искали её, но
к сожалению,
находили меня.
"покойтесь с миром", хотелось бы думать мне, но в те моменты я не думал ни о чём.
дома стало так
скучно,
вздыхаю.
зато здесь пиздец как весело, я закатываю глаза, осторожно забираясь всё дальше в этот город. вглубь. в самое пекло.
"ребята, простите, по-моему, я в теме. я сам захлопываю за собой крышку гроба, блядь"
счастье так и сияет на лицах людей, озаряя мир вокруг, что я до сих пор никак не могу понять, кто из них уже в конце концов и правда сдох, а кто только собирается.
я машинально стучу в дверь, всё никак не могу привыкнуть, не хочу. заношу ногу и думаю,
какого хуя?
я удивлённо вскидываю брови, не ошибся ли я домом, городом, страной.
да, блядь, жизнью ошибся, это точно.
"но это что-то новенькое", пожимаю плечами.
новенькое. чудненькое. охуенненькое.
б л я д ь,
да что не так с моей жизнью.
- я только за порог, только город осмотреть, а у тебя тут уже опять ёбаный бордель, скалли.
а внутри пахнет сексом. пахнет чужим телом. пахнет надвигающимся пиздецом.
равнодушно скольжу взглядом по щуплому телу, "оборванец, дикая псина, что за вкус и где эстетика?", выразительно хмыкаю, переводя взгляд на сестру, она отвечает мне, вскидывая подбородок:
- илай, знакомься, - мило улыбается, чёртова маленькая любимая сука, "где реверанс, где поклоны", приподнимаю бровь, - это мой близнец ашер. аш, братец, - сводит зубы, - знакомься, это илай. и он мне очень нравится.
я оседаю. кажется, даже давлюсь воздухом. слышу звон битого стекла. и раздражённое ворчание.
и самое страшное, что происходит это всё в моей голове, а снаружи я по-прежнему стою истуканом, не шевелясь, впиваясь взглядом в черты этого дикаря и пытаясь понять, где моя обожаемая принцесса так нагрешила и проебалась.
укол ревности распахивает окна настежь, выпуская накопившееся за эти десять дней без раздражение. мне хочется, чтобы он удавился, сам, лично, собственными руками. быстро и недорого.
очень нравится,
звучит у меня в голове колокольным эхом.
на самом деле, не думал, что когда-то услышу
ЭТО.
особенно, здесь.
особенно, сейчас.
раздражение сливается с недоумением и яростью, смешивается, срывает заслоны, поднимаясь волной, проходя по рукам. моя ярость всегда настолько осязаема, моя ярость всегда настолько любима, я кривлю рот в улыбке, склоняя голову набок. вот оно значит как это. странные ощущения. невыносимые. мне не хочется в них разбираться. мне хочется выплеснуть всё, чтобы осталась пустота, чтобы я снова стал пустым сосудом. чтобы всё стало так, как было. как должно быть. без всяких вот этих "очень нравится". я никогда не думал об этом. никогда не думал, что такое может случиться. мы всегда были единым целым, мы всегда были одним больным и целым. а теперь что. "что это", я спрашиваю.
я не понимаю,
и, господи, кто бы знал, как меня это бесит.
- не психуй, говоришь ты.
"ненависть", говорю ему я, смотрю прямо в глаза, "ты ненавидишь себя, ненавидишь каждую свою клеточку тела. ты хочешь уничтожить себя, не хочешь жить, так сильно ты себя ненавидишь", - я и не психую. - отвечаю, наблюдая за тем, кого она назвала илаем. за тем, кто всё ещё "очень нравится". красной нитью у неё в голове, у неё в мыслях, словно он вытеснил всю эту спиритическую херню и основательно решил остаться.
как же, сука.
я усмехаюсь, продолжая наблюдать, как что-то идёт не так. не так, как обычно. не так, как я планировал.
он вторгается в мою голову, раздирает мои мысли на части и задаёт свои вопросы. он показывает мне то, чего я всегда избегаю. намеренно. он выжигает меня моей же ненавистью, и я отшатываюсь. удивлённо вскидываюсь, тяжело дыша. я начинаю понимать, что мы так давно играем с сестрой в эти игры, что заигрались. забыли, что значит, живой. что кто-то может дать отпор.
дать отпор,
я забыл.
я так давно не боюсь смерти, и так боюсь простых человеческих прикосновений.
а он не боится ничего,
и это
завораживает.
- больше никогда, - говорит он хрипло, - так не делай.
- ашер! прекрати! - сердито дёргаешь меня за руку, отвлекая. "ты разве не чувствуешь?"
"не чувствую чего?"
"в этом-то всё и дело"
я дышу, пытаюсь унять бешеное сердце в груди.
прислушиваюсь,
продолжая дышать.
и меня осеняет.
в комнате пахнет сексом. страстью. жаром.
в комнате, если честно, пожар.
но больше.

больше в комнате
не пахнет
ничем.
и это мой любимый запах.
___

состояние коматоза. прострации. кажется, меня до сих пор не отпустило. кажется, и не собирается.
я сижу, дышу так часто-часто, через нос и думаю,
блядь, как классно жить.
думаю о том, что это лирика, но.
мне чудится свобода. такая эфемерная, но свобода, которая манит меня пальчиком и съёбывается сразу же. а ты сидишь и чувствуешь себя обманутым. но сейчас это другое. мне не нужно утыкаться в шею скарлетт, чтобы дышать, чтобы жить, чтобы чувствовать. и это так... ново?
я с интересом рассматриваю илая: ничего особенного. побитая дворовая псина, не более. дикая необузданная тварь, как минимум. я таких видел, не сказать, что сдохли они на старости лет, кстати. они всегда самые отбитые. им всегда больше всех надо. скарлетт не видела, а она от них сразу нос воротит, она говорит, что они как будто немые или тупые. а я-то вижу. им ничего не надо, им бы ещё почувствовать хоть что-то ощутить. и не воздухом они хотят дышать, далеко не воздухом.
а тут, мы приехали. наша станция. выходим, блядь.
мысли скалли путаются с моими, я перестаю что-либо понимать.
мне спокойно, мне уже даже совсем не бешено. я впиваюсь в него взглядом и выпускать не намерен.
внутри меня что-то клокочет и урчит и хочется верить в то, что это скалли.
но та смотрит на меня и улыбается.
улыбается,
улыбается.
и я всё ещё никак не могу разобрать, где мои мысли, а где её. она валит меня своим потоком сознания, это лавина. это шквал. и меня, кажется, в него засасывает и накрывает с головой.

- давай его оставим, он полезный,
я молча киваю, признавая поражение.

Ὑπερη-φᾰνία

вы никогда не любили? вам повезло.
значит, вы никогда не горели в аду.

- ты кто такой? – смотришь на меня волком, сводишь светлые брови вместе. я бы не заметил тебя, но россыпь золотых веснушек на твоем носу.
я молча рассматриваю их, считаю и думаю, что тебе здесь не место.
здесь пахнет тиной, здесь люди гниют при жизни, затхлый воздух мешает дышать. повсюду смерть и разложения. повсюду трупы и страх. повсюду всё такое паранормальное, всё так тебе не подходит. не твоё. не для тебя.
но ты здесь.
ты как маленькая скромная ромашка в поле со злаками,
думаю я, считая веснушки на твоем носу.
ромашка.
такая солнечная и яркая, что мне приходится жмуриться от неожиданности и начинать счёт сначала. не то что бы я расстроен, но
- кто ты такой? - упрямо поджимаешь губы, еще немного и ты расплачешься, а расплачиваться буду я.
мне неловко, я позволяю себе расслабиться, позволяю выдохнуть на тебя спокойствием, умиротворением, но вместо этого ты

вскидываешься дикой кошкой, цепляя зубами поднятую в защите руку. зубы смыкаются, и я ощущаю боль. вполне себе человеческую, реальную б о л ь.
смотрю на тебя, и мне смешно. мне дико, мне глубоко.
ты такая маленькая, царапаешь воздух ногтями, бьёшься, не ослабляя хватки. ты как не обученная псина, пока не разожмешь челюсть - не отпустит. я встряхиваю руку, но зубы смыкаются лишь сильнее.
веснушки уже не кажутся мне такими уж значимыми, а ты не ромашка, а гребаный кактус, я, кажется, злюсь?
не то что бы я в восторге, оказаться в этой дыре, но встретить можно было бы и поприветливее.
злость и раздражение.
мой кокон, моя защита, моя любовь, моё всё.
работает безотказно.
я вторю тебе, сжимаю зубы, встряхивая рукой, волна бешенства, сбивающая с ног, а твои глаза словно становятся ярче, а хватка яростнее, жестче. ты словно назло поднимаешь взгляд и скалишься. дикая. нет, безумная тварь. я отшатываюсь, хватаясь пальцами за твоё горло. ты живая, а значит, всё несколько проще.
я слышу, как кровь капает с моей ладони. чувствую. как твоя кожа горит под моими пальцами, как бьётся пульс.
раз-раз-раз.
размеренно и монотонно.
и это меня пугает.
останавливает.
в моей голове словно что-то щёлкает, и пальцы разжимаются.
- иша!
ты разжимаешь челюсть и падаешь. грациозности тебе не занимать, горгульи позавидуют, однозначно.
скрежет ногтей по асфальту, острые локти в стороны, мне не страшно, нет. я в панике.
живые твари пугают меня в пять раз больше, чем те, что приходят к скалли.
- иша, голос совсем рядом, голос зовёт и просит. женщина подходит медленно, боясь спугнуть. - иша, детка, всё в порядке, посмотри на меня, - жуткое зрелище, если честно. ты больше ничем не отличаешься от них всех. такая же. мёртвая. такая же. загнанная в клетку своего тела.
такая же.
лучше бы подарила, знаешь, многим нужнее.
такая же.
это режет меня и заставляет отступить на шаг.
ты поднимаешь голову. в твоих глаза столько ненависти. которая затягивает в пустоту. ты чёрная дыра. ты ебаный вакуум. ты ничто. ты...
- кого ты ненавидишь? себя?
глухой рокот, похожий то ли на смех, то ли на лай. ты выпрямляешься, смотря мне прямо в глаза, облизываешь губы. ты пробуешь мою кровь на вкус. запоминаешь.
но твои глаза по-прежнему безжизнены и пусты. кроме ненависти - ничего.
- наркотики - это немного хуже трупов.
- ты просто не пробовал.
- её зовут иша, простите её, она не ведает, что...
- иша, значит, живая, - она смеётся. или насмехается. - вам здесь не рады, знаешь? вам всем. вы только мешаете.
- иша, значит, недолго осталось, - я отворачиваюсь, мне кажется, неловко.
её веснушки сводят меня с ума.
и мне даже не страшно,
я в панике.
___

- кто вы? - меня передёргивает как от пощечины.
она улыбается мне, сияет вся изнутри. я спотыкаюсь взглядом о её... веснушки. и мне как-то не по себе.
- иша? - я пробую на вкус её имя, хочется посмаковать его, растянуть. дождь мажет мне по лицу первыми каплями, раздражает своей навязчивостью.
- мы знакомы? - она встряхивает волосами и закусывает губу. она пытается вспомнить, но не выходит. она сводит светлые брови, но качает головой, признавая поражение. - простите.
- иша, значит, живая, - бормочу я.
она весело хохочет, белый кот трётся о её ноги, ластится. - верно. хотите покажу вам кое-что? вам понравится, - она подхватывает животное на руки, трётся носом о его морду. и судя по всему не собирается откусывать ему лапу.
я несколько... озадачен.
я говорю,
хочу, зная. что потом обязательно пожалею об этом.
но это будет после заката, раскрашенного в фиолетовые тона,
после рваных облаков и игры в "угадай, что я сейчас вижу",
и после "его зовут "кексик", и он лучший мужчина моей жизни",
и точно после потерянного взгляда и трясущихся рук,
даже после "я бы не хотела вас обидеть. так что, если что, вы.. не обижайтесь",
и несомненно после тонких пальцев в моих волосах.
когда-нибудь после
я обязательно пожалею,
а пока я всё ещё пытаюсь сосчитать веснушки на её носу.
___

я уверен в том, что этот город сведёт меня с ума.
окончательно и бесповоротно.
этот город просто охуенно нам подходит,
думаю я.
здесь ты просто такой же, как и все.
здесь не осталось ничего живого.
обратного пути нет.
почему-то мне смешно от этого, немного нервно, но смешно.
мы как будто к месту. мы как будто должны быть здесь.
я ёжусь, отгоняя особо смелых одним взглядом и думаю о том,
что в гринвуде вполне неплохо, если здесь не жить.
если здесь сдохнуть.

гринвуд - проклятое место,
которое не оставит никого в покое.
гринвуд - ненасытен,
он высосет из тебя всё, до самого основания, оставит одну оболочку, пережуёт её и выплюнет на всеобщее обозрение.
гринвуд - это один сплошной талант,
талант по уничтожению всего, что люди так любят.

добро пожаловать в гринвуд,
думаю я.